Девушка с жемчужиной - Страница 19

— Не будь дурочкой, милая, — раздался у меня за спиной голос Марии Тинс. — Ты ничем не можешь им помочь, и тебе надо позаботиться о собственной безопасности. Ты же умница — неужели ты этого не понимаешь?

Я ничего не ответила. Через некоторое время запах трубки исчез.

На следующее утро хозяин пришел в мастерскую, когда я подметала пол.

— Мне очень жаль, что твою семью постигло такое несчастье, Грета, — сказал он.

Я подняла на него глаза. Его взгляд светился сочувствием, и, набравшись смелости, я спросила:

— Вы не знаете, сударь, карантин уже объявили?

— Да, вчера утром.

— Спасибо, сударь.

Он кивнул и повернулся идти. Но тут я сказала:

— Можно мне у вас еще что-то спросить, сударь? Про картину.

Он остановился в дверях:

— Что такое?

— Когда вы смотрели в ящик, он сказал вам, что из картины надо убрать карту?

— Да, сказал. — Он впился в меня взглядом, как аист, увидевший зазевавшуюся рыбешку. — А тебе картина больше нравится без карты?

— Да, она стала лучше.

Вряд ли я осмелилась бы сказать ему такое в другое время, но беда, постигшая моих родных, прибавила мне дерзости.

Он улыбнулся такой теплой улыбкой, что моя рука судорожно стиснула веник.

Работа валилась у меня из рук. Меня не покидала тревога за мою семью, и мне было безразлично, чисто ли я вымыла полы и хорошо ли солнце выбелило простыни. Когда я раньше старалась изо всех сил, никто ни разу меня не похвалил, но все заметили, когда я стала работать небрежно. Лисбет пожаловалась, что я дала ей фартук с пятнами. Таннеке ворчала, что я так мету пол, что пыль оседает на посуде. Катарина несколько раз отругала меня — за то, что я забыла погладить рукава ее рубашки, за то, что вместо селедки я купила треску, за то, что не уследила за очагом и огонь потух.

Проходя мимо меня в коридоре, Мария Тинс пробормотала:

— Возьми себя в руки, девушка.

Только в мастерской я убиралась так же старательно, как прежде, соблюдая его приказ ничего не сдвигать с места.

Когда наступило первое воскресенье, в которое мне не позволили пойти домой, я сначала не знала, что с собой делать. В нашу церковь я пойти тоже не могла — она была в закрытой зоне. Но и в доме мне оставаться не хотелось. Не зная, что делают католики по воскресеньям, я все равно не хотела находиться среди них.

Они ушли все вместе на службу в иезуитской церкви. Девочки надели нарядные платья, и даже Таннеке приоделась: на ней было бежевое шерстяное платье, и на руках она держала Иоганна. Катарина шла очень медленно, опираясь на руку своего мужа. Мария Тинс заперла за собой дверь. Я стояла на площадке перед домом, раздумывая, куда пойти. В стоящей напротив нашего дома Новой церкви колокола пробили время.

В этой церкви меня крестили, подумала я. Неужели меня не пустят туда на службу?

Я прокралась в огромную церковь, ощущая себя мышью, забравшейся в богатый дом. Внутри был прохладный полумрак. Гладкие белые колонны вздымались ввысь, подпирая потолок, который, казалось, был почти так же далеко, как небо. За алтарем стояла величественная мраморная гробница Вильгельма Оранского.

Я не увидела ни одного знакомого лица. На скамьях сидели люди в темной одежде, которая была гораздо более модно скроена и сшита из более дорогого сукна, чем мне когда-нибудь придется носить. Я присела в укромном местечке за колонной, но, поминутно ожидая, что кто-нибудь спросит, что я здесь делаю, почти не слышала службы. Когда она кончилась, я поспешила уйти, пока ко мне никто не подошел. Я обошла кругом церкви и посмотрела на наш дом, стоявший по другую сторону канала. Дверь все еще была заперта. Видно, католические службы продолжаются дольше наших, подумала я.

Я пошла в направлении своего родного дома и остановилась, только дойдя до ограждения, у которого дежурил солдат. Улицы с другой стороны ограждения были пустынны.

— Как там дела? — спросила я солдата.

Он пожал плечами и ничего не ответил. Ему было явно жарко в шляпе и плаще, потому что, хотя солнце скрывалось за облаками, было тепло и даже душно.

— А список умерших где-нибудь есть? — с трудом выговорила я.

— Пока нет.

Это меня не удивило — списки всегда вывешивались с опозданием, и к тому же были неполными. Куда точнее были слухи.

— Вы не знаете… не слышали про старого мастера Яна?..

Подошли еще люди и стали задавать те же вопросы.

— Я ничего не знаю, — сказал солдат. — Ждите, когда вывесят списки.

Я попыталась расспросить солдата, караулившего у шлагбаума на другой улице. Этот говорил со мной дружески, но тоже ничего не знал о моих родных.

— Могу порасспрашивать кругом, — сказал он с улыбкой, — но только не даром…

Он окинул меня жадным взглядом, и я поняла, что речь идет не о деньгах.

— Как тебе не стыдно! — вспыхнула я. — Хочешь воспользоваться горем людей?

Но солдат беспечно улыбнулся — ему не было стыдно. Я забыла, что при виде молодой женщины у солдат возникает только одна мысль.

Вернувшись на Ауде Лангендейк, я с облегчением увидела, что дверь открыта. Я проскользнула внутрь и провела остаток дня во дворике, читая свой молитвенник. Вечером я легла спать без ужина, сказав Таннеке, что у меня болит живот.

В мясной лавке Питер-младший отвел меня в сторону, пока его отец занимался с другой покупательницей, и спросил:

— Вы что-нибудь знаете о своих родных?

Я покачала головой:

— Пробовала узнать, но никто ничего не говорит.

Я не смотрела ему в лицо. Меня смущала его забота. У меня было такое ощущение, будто я ступила с лодки на землю, а земля закачалась у меня под ногами.